Б григорьев старуха молочница
Репродукция картины Бориса Григорьева «Автопортрет с курицей»
Запрещённый в советской России художник-белоэмиграт Борис Григорьев создал удивительный цикл «Расея». В нём он сумел затронуть тему жизни в русской деревне. В этом альбоме, написанном в 1918 году, портреты и пейзажи русской деревни сложились в многоголосую песнь, полную горькой меланхолии. Изначально серия «Расея» задумывалась как книга. Ведь Бориса Григорьева знали не только художником. Он был хорошо известен как литератор: писатель, мемуарист, поэт и автор пьес.
Все рисунки и картины этого цикла делались в окрестностях Петрограда и Олонецкой губернии, на родине поэта Николая Клюева. Так же есть тексты, написанные историком литературы Павлом Щёголевым, искусствоведом Николаем Радловым и самим художником. Именно тогда современники увидели в Григорьеве человека мыслящего «глубоко и разрушительно» . По крайней мере, так о нём написал поэт Александр Блок.
Работа над циклом продолжалась до начала 1920-х. Сохранившиеся древние народные традиции, память о главе церковного раскола протопопе Аввакуме, сосланного в Олонец и здесь погибшего, давали художнику богатый материал для изучения. Его «Расея» – не благостное изображение «мирных поселян». Это острая и подчас горькая правда о людях и их жизни. Серия не объединена каким-либо сквозным развивающимся сюжетом. В картинах даже нет определённого повествовательного начала, но все они и прежде всего «Старуха-молочница» запоминаются. зрителю.
Злой психолог
Данный цикл картин был впервые показан на выставках «Мира искусства» 1917-1918 гг.. и произвел на современников сложное впечатление. Известный искусствовед Александр Бенуа напишет: «Многих охватил одновременно с восторгом от явной талантливости и род ужаса». А вот художественный критик Сергей Маковский определит художника как «необычайно острого и «злого» психолога современного вырождения».
Но чтобы там не писали и не говорили, все были единодушны: новый цикл, который насчитывал 9 картин и 60 рисунков, стал настоящим откровением. Ведь мастер сумел создать галерею типов русской деревни, как её в то время понимала большая часть столичной артистической интеллигенции.
«Старуха-молочница»
Лучшими работами цикла считаются «Олонецкий дед», «Старуха-молочница», что хранится в Третьяковской галерее, «Девочка с бидоном», «Земля народная» (другое название «Крестьянская земля»), «Расея».
Крестьяне на картинах «Деревня», «Земля народная», «Олонецкий дед», «Девочка с бидоном» в упор глядят на зрителя. В их глазах стоит немой вопрос, упрёк и даже угроза.
В пронзительном полотне «Старуха-молочница», эту работу ещё часто называют «Старуха с коровой», изображена старая женщина в чёрном повойнике и выцветшем сарафане с болезненно сжатым, впалым ртом и невидящими глазами.
В отличие от многих других образов «Расеи», в лице старухи нет озлобленности. Но вместе с тем зритель понимает — русская крестьянка прожила многотрудную жизнь. Её сухое тело и худые руки с синими прожилками написаны просто великолепно. Однако изображённый на полотне влажный фиолетовый глаз коровы смотрит куда выразительнее и доброжелательнее острого колючего взгляда героини…
За рубежом Григорьев переиздал «Расею» на русском и немецком и дополнил её новым альбомом «Лики России» (на французском и английском языках). В его состав вошли и портреты актёров МХАТа. В 2005 г. «Расея» была переиздана в серии «Возвращение книги» .
Запрещённый белый эмигрант
Борис Григорьев принадлежит к числу художников русского авангарда. За границей, в первой трети двадцатого века, он считался великим художником. В советской России — запрещённым белоэмигрантом. На родине первая выставка его работ состоялась в 1989 году после семидесяти лет забвения и то лишь благодаря усилиям академика Дмитрия Сергеевича Лихачева и проходила в Пскове. Второй раз с его полотнами можно было познакомиться в 2011 году в Русском музее, на выставке, приуроченной к сто двадцатилетию со дня рождения художника.
Организаторам удалось собрать сто пятьдесят работ из разных музеев и частных коллекций. Интерес к творчеству Бориса Григорьева подогревался ценами на аукционах и огромной популярностью, которой пользуются его рисунки и картины у частных коллекционеров. Но они, увы, не всегда готовы делиться своими сокровищами. Так, например, с одного аукциона была продана серия иллюстраций художника «Гоголевские типы», но найти нового хозяина не удалось.
Однако сегодня Борис Григорьев, несмотря на растущий спрос на его картины и рисунки, находится далеко не в числе первых русских художников. Следует отметить, что куда большей популярностью у коллекционеров пользуются Малевич, Кандинский и Айвазовский.
Русский художник Григорьев
Жизнь Бориса Григорьева, незаконнорожденного сына образованной шведской матери Клары фон Линденберг и простого управляющего банком Дмитрия Григорьева, как у большинства русских интеллигентов начала прошлого века, разделилась на две половины: до эмиграции и после. Осенью 1919 года, в тридцать три года, тайно и навсегда, вместе с семьей он бежал в Финляндию. Потом были Берлин, Париж… За границей художник прожил двадцать лет: в известности, благополучии, путешествиях и в работе. Во Франции он считался модным портретистом и пользовался успехом в художественных кругах.
Благодаря своему колоссальному трудолюбию и работоспособности имел славу «артиста линии», «великого русского художника». Находясь в эмиграции Григорьев напишет о себе: «Сейчас я первый мастер на свете. <…> Я не извиняюсь за эти фразы. Надо знать самому, кто ты, иначе не будешь знать, что и делать. Да и жизнь моя святая от труда сверх и чувства сверх, и 40 лет моих это доказывают. Я не боюсь любого конкурса, любого заказа, любой темы, любой величины и любой скорости» (из письма поэту Василия Каменскому).
Но умирал он, как и жил, в полном одиночестве. Учеников и последователей не имел. Друзей – тоже. С Россией никаких связей не поддерживал. Умирал от рака желудка на своей вилле Бориселле на юге Франции, которую построил через шесть лет после эмиграции. Здесь, тоже в полном одиночестве и бедноте, умирала потом его жена Эмилия, пережившая почти на полвека своего мужа.
Он рвался в Россию
Художник считал, что он – и есть Россия и при этом всегда рвался обратно на Родину. Григорьев даже обращался с просьбой посодействовать вернуться на родину к тогдашнему наркому просвещения Анатолию Луначарскому и писателю Максиму Горькому. К слову, последний всегда считал, что свой портрет написанный Борисом Григорьевым, самым лучшим. Однако после общения с писателем Евгением Замятиным, также уехавшим за рубеж, желание возвращаться пропало.
Удивительно, но все эти ужасы художник чувствовал и предвидел всегда и сумел дать им голос, когда в 1916-1917 годах написал свою знаменитую серию «Расея». В ней оживала совсем другая Россия, затаившаяся в своей злобе как в подполье, готовая взорваться в беспощадном и бессмысленном бунте в любой момент, который случился в 1917 году.
У зрителя и читателя, смотрящего на «Расею» Бориса Григорьева, возникает двойственное чувство. С одной стороны, покоряет творческая манера художника — необычность красок, точность линий, плотность живописи, которую он лепит как скульптуру. С другой — шокирует содержание, что Григорьев передает с помощью прекрасно-завораживающей формы.
До Григорьева никто такой Россию не изображал
У художника было мало поклонников, больше — врагов, хотя все признавали его талант. Константин Сомов, тонкий эстет, любитель рафинированной красоты, его ненавидел, Александр Блок называл глубоким, но страшным. Александр Бенуа увидел в его «Расее» пророчество о грядущем хаме, представшем в виде головы Горгоны. Алексей Толстой в предисловии к книге «Расея» пишет:
«На меня живопись Григорьева производит двойственное впечатление: в ней – чудесная плоть искусства и вместе – что-то недоговоренное, что-то нарочно подчеркнутое. Стоя перед его полотнами я чувствую: «Вот крупный талант, но он в чем-то насилует меня. Всматриваюсь в его полотна: – они цвета спелых хлебов, цвета северной зелени, — прозрачные, в них много алого, легкого, незлобивого: — славянские цвета. Всматриваюсь далее: — из полотен выступают морщинистые, скуластые лица – раскосые, красноватые, звериные глаза. Рядом с головой человека – голова зверя, та же в них окаменелая тупость: это сыны земли, глухой, убогой жизни. Тысячелетние морщины их и впадины – те же, что и на человеческих лицах — на звериных мордах. Изрытые лица, изрытая земля… Звериная Россия, забытая людьми и Богом, убогая земля.
В этой России есть правда, темная и древняя. Это вековечная, еще допетровская Русь, первобытная, до нынешних дней еще дремавшая по чащобам – славянщина, татарщина, идольская, лыковая Россия».
Такой Россию до Григорьева никто и никогда не изображал. Разве что в литературе – Антон Чехов и Иван Бунин.
Более того, вокруг России обычно создавался к миф как о святой, православной, сказочной, мистической, широкой и хлебосольной, воспетой Нестеровым, Васнецовым, Левитаном, Шишкиным, Кустодиевым….
Григорьев же с жестокостью и неким цинизмом попытался развеять этот миф, что ему на Родине многие не простили. Хотя и признавали — григорьевская «Расея» сидит в каждом русском.
Сейчас Григорьева называют выдающимся живописцем и графиком Серебряного века. А ведь совсем недавно о нём мало кто знал… Долгие годы художник и его творчество оставались неизвестными в стране Советов…
Лики Расеи
Старуха-молочница
Девочка с бидоном
Степная мадонна
Источник
Художник Григорьев Борис Дмитриевич (1886 – 1939). В СССР его объявили предателем и отщепенцем
Борис Григорьев. Автопортрет, 1916 год
Художник Борис Григорьев – пасынок своей родины
Борис Григорьев относится к числу художников, о которых в России незаслуженно редко вспоминают. Впрочем, он и сам предвидел, что родина может стать для него мачехой…
Родился он в 1886 году в Москве и был незаконнорожденным сыном шведки Клары фон Линденберг. Только когда мальчику исполнилось 4 года, его отец. один из руководителей Волжско-Камского коммерческого банка Дмитрий Григорьев решается официально “усыновить” собственного сына и отвозит его к своей семье в Рыбинск.. Но из-за печати незаконнорожденности (в старой России она порой превращалась в тяжкий груз) и “полушведского” происхождения детство мальчика не было счастливым, во всяком случае, сам Борис не считал свою жизнь в Рыбинске радостной. В 17 лет он возвращается в Москву и поступает в Строгановское художественно-промышленное училище – главную “кузницу кадров” авангардной живописи начала 20 века. С 1903 по 1907 годы Борис учится в Строгановке, а потом перебирается в Петербург, и уже вполне сложившимся мастером до 1913 года посещает как вольнослушатель занятия в Академии художеств.
Дама в цилиндре
В этот период о нем вспоминают шведские родственники и приглашают его в гости, с прицелом уговорить остаться в Швеции. В 1909 году Борис едет к ним в гости. Но в Швеции все для него чужое, он ощущает себя русским и довольно быстро возвращается домой в Россию. Больше ему понравилось в Париже, где Борис в 1913 году провел несколько месяцев и выполнил цикл работ, посвященный парижской жизни. Но его по-прежнему тянет на родину и после путешествия во Францию он снова возвращается домой.
Консьержка
Еще продолжая “вольное” обучение в Акдемии, Борис начинает завоевывать славу в кругах современных российских живописцев. Его приглашают в знаменитые творческие объединения – в 1909 году он становится членом близкого футуризму “Союза импрессионистов”, возглавляемого Н.И. Кульбиным, а в 1913 вступает в “Мир искусства”. Его работы пользуются спросом, особенно портретная живопись, хотя “модели” предстают на них в несколько шаржированном виде.
Портрет Б.М. Кустодиева
Портрет А.А. Коровина
Портрет М.В. Добужинского
В 1914 году начинается война. Но для Бориса это время – один из самых счастливых периодов в жизни. Ему нет еще и 30 лет, он молодой, но уже признанный и даже знаменитый художник, свой человек в богемных местах Петербурга. В кабаре “Бродячая собака”, и позже в “Приюте комендиантов” Григорьев выступает с чтением собственных стихов, которые восхищали многих знатоков, например, Корнея Чуковского. Близок был художник и к театральным кругам, причем по-деловому близок, а не просто как оформитель разовых спектаклей. Он стал одним из учредителей петербургской студии Мейерхольда на Бородинской улице и присутствовал почти на всех репетициях гениального режиссера. Именно здесь был выполнен удивительный двойной портрет Мейерхольда – убивающего в красном и умирающего в черном. Это реальные эпизоды репетиций – Мейерхольд в красной одежде лучника показывает как на сцене надо убивать, а потом, взбежав на сцену в чем был в зале (а именно, во фраке и цилиндре), показывает, как надо умирать (этюд адресован актрисе Каролине Павловой, которая никак не могла достоверно умереть в спектакле “Шарф Коломбины”). Но в результате портрет, ставший в последнее время в России одной из немногих знаменитых работ Григорьева, приобрел фантастический символизм (его даже называют провидческим).
Были у Григорьева и удачные женские портреты, и пикантные этюды, изображающие девиц из веселых заведений.
Дама в черном
Девочки
Дачница
Сцена в публичном доме
Личная жизнь у Григорьева тоже складывается счастливо – он по любви женится, в 1915 году у него рождается сын.
Материнство (портрет жены и сына)
В 1917 году художник приступает к циклу “Расея”, работа над которым растягивается на несколько лет. На полотнах Григорьева появляются лица простых крестьян из российской глубинки, а не только завсегдатаев художественных салонов Петербурга.
Эти работы в стране, где забурлили революционные процессы, были встречены с огромным интересом. Александр Блок называл Григорьева художником мыслящим, но мыслящим “глубоко и разрушительно”.
Старуха-молочница
Олонецкий дед
Деревня
Девочка с бидоном
Мужчина с трубкой
Революция быстро разрушила мир художника – замерзающий, голодный Петроград, кровь, жестокость и абсурдность того нового, что пришло в жизнь… Кроме всего прочего, у него был маленький ребенок, для которого негде было достать хотя бы молока и фруктов. Каждый день повергал художника во все большее уныние.
Григорьев пытался найти себя в новом времени. Он вступил в профсоюз художников, пытался преподавать, занимался праздничным оформлением Петрограда осенью 1918 года, сотрудничал с большевистскими журналами… Но эта жизнь не могла дать художнику ни радости, ни покоя.
«Моя душа полна смятения, — писал он 14 сентября 1919 года В.Федорову, заведующему декорационной частью Большого театра, на сцене которого планировалась постановка «Снегурочки» в оформлении Григорьева, — …сейчас я совершенно ненормален, потому что вокруг меня вся жизнь ненормальна».
Мать и дитя, 1918 год
Портрет сына
В октябре 1919 года Григорьев решился бежать из большевистской России – свободно уехать было уже невозможно. Он посадил жену и сына в лодку в дачном пригороде Петрограда и налег на весла. По заливу, под осенним ветром семейство Григорьевых доплыло до Финляндии… Операция была более, чем рискованной, но все обошлось благополучно.
Борис Григорьев, портрет работы А.Е. Яковлева
У Григорьева началась эмигрантская жизнь. Берлин, Париж, Прага, Латинская Америка, США…
Женский портрет в белой шляпе
Женщина в цилиндре
Женщина в зеленом платье
В отличие от многих других эмигрантов жизнь Григорьева была вполне благополучной. Он стал очень модным и популярным художником в западных странах, получал множество заказов, приглашения преподавать в художественных Академиях разных стран… Художники Латинской Америки были под огромным влиянием его творческих принципов. Он построил себе виллу во Франции на морском берегу… Единственное, что отравляло его существование – безумная тоска по родине. Что такое ностальгия, Григорьев узнал очень хорошо. Он общался по-дружески преимущественно с русскими людьми, занесенными, как и он на чужбину, и теми, кто попадал на Запад в творческие командировки. Родились знаменитые (но, увы, не в нашей стране) портреты Шаляпина, Горького, Керенского, Есенина… Актеры МХТ Станиславского, находившиеся за границей в гастрольной поездке, приходили после спектаклей в студию Григорьева прямо в гриме, и он старался запечатлеть их в сценическом образе.
Горький-кукловод и персонажи его пьес
Материнство (Н.Пешкова с ребенком)
Портрет Шаляпина
Рахманинов
Фотография портрета Есенина, выполненного в 1921 году в Париже и позже утерянного
Иван Москвин в роли Федора Иоанновича
Ольга Книппер-Чехова в роли Настасьи. “На дне”
Княжна Саломея Николаевна Андроникова
И всех, у кого в России оставались какие-то связи, художник просил: похлопочите перед правительством, попросите Луначарского, обратитесь к Калинину, я хочу вернуться…
Но в СССР его объявили предателем и отщепенцем.
И все же лет десять художник жил в иллюзиях, что вот-вот вернется на родину. Правду он осознавал медленно. И наверное этот внутренний душевный разлад давал новые импульсы его творчеству – 54 иллюстрации к “Братьям Карамазовым” имели фантастический успех в Нью-Йорке на выставке Общества библиофилов. “Не книжная архитектоника руководила автором; не архитектор строил это здание — а психолог… Серия “Карамазовых” была не только иллюстрацией, это было дополнение о Достоевском, это было углубление, развитие основной темы; иллюстрации играли роль оркестра при оперных партиях певцов. В этом цикле Борис Григорьев продолжал свою “Расею”, но еще более жуткую, глубокую, смятенную, запутанную, полузвериную, грешную, но смиренно молящую в своем покаянии. Здесь был весь Федор Михайлович с его пророческим анализом многогранной и многострадальной Руси”, – вспоминал художник Юрий Черкесов.
В чем-то иллюстрации Григорьева поспособствовали тому, что “Братья Карамазовы” для американцев надолго превратились в самую главную русскую книгу…
Старая бретонка
Люси
«Я весь ваш, я русский и люблю только Россию, не будучи совершенно политиком, — признавался Григорьев в письме к Евгению Замятину, с которым дружил. — Сами судите, если еще можете, если Россия, страдаючи, не поняла, наконец, что была — постольку Россия, поскольку живы еще ее художники! Пасынков не должно быть больше, как было прежде. Или мы сыновья и нас надо приласкать или к чертовой матери — ее мать — старую ведьму. И без нее обойдемся»
Только когда Евгению Замятину удалось в 1932 году выехать на Запад и первые месяцы по приезде он жил в квартире Григорьева, а летом на его вилле, и друзья могли много и откровенно обо всем говорить, Григорьев окончательно понял, что его Расеи уже нет, и надежды на возвращение бессмысленны. В последние годы жизни преуспевающий художник все чаще впадал в уныние.
“Со мной что-то случилось, — писал он друзьям, — много думаю и многое мне стало ясно, до того ясно, что дальше уж некуда идти. Я всегда завидовал какому-нибудь телеграфисту, который так ясно на все смотрит и видит то, на что глядит; теперь со мной случилось вот это самое — гляжу… и до чего гадко все на свете, до чего же я все иначе представлял, пересоздавал, воображал”…
Портрет сына Константина
Женщина с кошкой
Парусная лодка в кубическом пейзаже
Автопортрет
Работу над этим автопортретом художник завершил, когда до смерти ему оставалось менее года. Умер он рано, в 52 года, в начале февраля 1939. Хронический стресс…
И только в 21 веке, когда прошло более 70 лет после его смерти, на родине о художнике по-настоящему вспомнили. И выставки Григорьева стали проходить в Русском музее и Третьяковской галерее…
Источник